15 июня выдающемуся украинскому ученому в области теоретической механики и педагогу, дважды лауреату Государственной премии Украины и Премии им. А.Н.Динника, академику Академии наук УССР, профессору Николаю Александровичу Кильчевскому (1909 - 1979) исполнилось бы 112 лет. По его учебниках и пособиях выросло несколько поколений ученых и инженеров Украины и всех республик бывшего Советского Союза. Не утратили актуальности они до сих пор. Много лет он работал в КПИ. Преподавателем он был не только блестящим, но и очень требовательным, поэтому учиться у него было совсем не легко. И требовательность эта способствовала настойчивости в учебе и, как следствие, овладению настоящими знаниями. Недаром же его ученики и ученики учеников с благодарностью вспоминают это имя и сейчас. Одним из его студентов был и профессор Леонид Константинович Голышев, очень интересные воспоминания которого о Николае Кильчевском и об обучении в КПИ в пятидесятые годы ХХ века мы предлагаем вниманию читателей.
В 1953 г. после окончания школы я приехал из Кишинева поступать на инженерно-физический факультет КПИ. В Приемной комиссии мне объяснили, что специальности, что меня интересовали, переведены на радиотехнический факультет. Декан этого факультета профессор В.В.Огиевский предложил выбрать специальность "Электронные приборы", которая готовила инженеров-физиков соответствующего профиля.
Каким же трудным оказалось обучения! Во-первых - большое количество учебных предметов физико-математического цикла. Во-вторых - предметы по теоретическим основам и методологии инженерного дела. В-третьих - специальные предметы по специальности! И еще, где-то сбоку: история партии, основы марксизма-ленинизма с обработкой первоисточников, политэкономия и др. Учебников практически не было, поэтому мы тщательно вели конспекты.
Среди наших преподавателей были легендарные профессора, которых мы глубоко уважали: ученики академика М.Ф.Кравчука - Александр Степанович Смогоржевский (аналитическая геометрия, методы математической физики) и Валентин Анатольевич Зморович (математический анализ), академик Адриан Анатольевич Смирнов (атомная физика ), заведующий нашей профильной кафедры академик Сергей Васильевич Свечников (тогда еще доцент) и другие.
Однако прежде всего я хочу рассказать о профессоре, впоследствии академике Николае Александровиче Кильчевском (далее - Н.А.). Несмотря на определенную противоречивость его образа в глазах студентов, в то время и в моих, он остался для меня недостижимым идеалом преподавателя. Он читал нам с 3-го семестра курсы "Теоретическая механика", " Аналитическая механика". Кроме того, в курсе "Общей физики" он читал свой раздел "Механика".
Впервые мы увидели его в большой аудитории на 1-м этаже главного корпуса, где собрались две группы 2-го курса - ФД-6 и ТЭ-6. В аудиторию вошел нестарый еще (моложе 50 лет), подтянутый, строгий человек с сединой в волнистых волосах, в кителе летчика (он заведовал кафедрой теоретической механики в Киевском институте гражданского воздушного флота и имел право на ношение формы). Вскоре он стал ходить в габардиновом двубортному костюме темно-синего цвета. Бросались в глаза очки в золотой оправе, непроницаемый, а порой и недобрый взгляд.
Старшие студенты нам не завидовали. Получить у него на экзамене хотя бы "удовлетворительно" уже считалось успехом, "хорошо" - большим успехом, а об "отлично" можно было только мечтать. Некоторую льготу имели только старосты групп, которые вели и давали на подпись журналы посещаемости и, вероятно, особенно добросовестные, по мнению профессора, "штатные" студенты-отличники.
Н.А. объявил нам дисциплинарные требования, строгие и категоричные:
- не входить в аудиторию после того, как он уже туда зашел;
- старосты обязаны заносить в журнал всех, кого нет в аудитории, значком "н", причины отсутствия студент должен объяснить в деканате и получить допуск к дальнейшим занятиям;
- в аудитории должна быть полная тишина, поскольку любые разговоры между студентами, даже шепотом, мешают учебному процессу;
–если во время лекции у студента возник вопрос, он должен сообщить об этом поднятием руки, а ответ получит от профессора, когда тот закончит свое мысль или изложение;
- если студент чего-то не понял на лекции или у него возникли другие вопросы, он может прийти на консультацию на кафедру (по вторникам и пятницам), предварительно записавшись в ассистента (у нас это была Л.В. Кирса).
Другие уважаемые профессора нам таких условий не ставили, но учебная дисциплина обеспечивалась нами благодаря глубокого к ним уважения. Если мы их и опасались, то чуть-чуть. А профессора Кильчевского мы, конечно, уважали, но и боялись.
Н.А. имел привычку перед началом изложения нового материала опрашивать студентов по материалу предыдущей лекции (2-3 студента по одному вопросу с оценкой в журнале посещаемости). При этом профессор отыскивал в журнале очередную жертву и, хищно блеснув очками, громко вызвал: "Студент Иванов!" Тот вставал по стойке "смирно" и дрожащим голосом выдавливал: "Я".
Профессор хищным взглядом осматривал вероятного штрафника и быстро формулировал вопрос. Если следовала пауза, Н.А. констатировал: "Ответа нет. Очевидно, вам некогда было подготовиться. Если верить журналу, вы были на прошлой лекции. Садитесь, "два". Приходите на консультацию в пятницу, предварительно записавшись у ассистента ".
Затем поднимались еще 1-2 студенты, судорожно сжимали свои конспекты.
На консультации ходили многие. Кафедра теоретической механики находилась в двух смежных комнатах: первая - преподавательская, вторая - кабинет заведующего кафедрой. У двери в кабинет завкафедрой стояла тумбочка, над которой висела табличка с текстом: "Завкафедрой - доктор физико-математических наук, профессор Кильчевский Николай Александрович просит сотрудников кафедры в его присутствии не пользоваться телефоном, поскольку телефонные разговоры мешают работе".
На кафедре Н.А. был Царь и Бог. Все ее сотрудники, как оказалось, в прошлом также были его студентами, кроме разве что доцента (впоследствии профессора) Т.В.Путяты, которая закончила аспирантуру у академика Д.А.Граве.
Н.А.Кильчевский читал лекции по теоретической механике не только в КПИ и Авиационном институте, но и в Киевском государственном университете. Впоследствии опубликовал замечательные учебники, в том числе на украинском языке, благо над соответствующей физико-математической терминологией к нему плодотворно поработал академик Михаил Филиппович Кравчук, выдающийся ученик академика Д.А.Граве. Кстати, чьим учеником по аспирантуре в КГУ был сам Н.А., мне выяснить не удалось. Нашел только свидетельство, что его научным консультантом в докторантуре Института математики АН УССР был также ученик академика Д.А.Граве член-корреспондент АН УССР, проф. И.Я.Штаерман.
Организация преподавания курса в Н.А. была довольно своеобразной. Она основывалась на рациональном сочетании глубокого знания предмета, строгого и ясного стиля изложения, подкреплялась скупыми жестами и скрипом мела (наличие мела и влажной тряпки должны обеспечивать старосты). Все было очень академично и строго. Он идеально использовал доску, четко артикулировал материал. Все важные формулы и выкладки оставались на доске до конца лекции (когда я сам стал преподавать, у меня, как я ни старался, так никогда не получалось). По ходу лекции делал небольшие паузы для фиксации выкладок в конспектах. При этом осматривал аудиторию и бросал грозные взгляды в сторону тех, кто недостаточно усердно работал над конспектом (рекомендованных учебников по дисциплине в то время еще не было).
Очень нервно он реагировал на любое нарушение тишины в аудитории. Мало кто из студентов понимал, что такая тишина в аудитории ему была абсолютно необходимой, так как он не преподавал заученного материала, подглядывая в конспект, а находился в процессе творческих размышлений на тему лекции. Разумеется, он не был настроен на снисхождение к нашим слабостям.
Никаких шуток на лекции не допускалось. Да и имел ли этот, чрезвычайно закрытый человек чувство юмора, мне осталось неизвестным. Приведу один характерный случай. Однажды, приводя на доске сложный вывод, Н.А. остановился, повернулся к аудитории и, буквально ввинтив взгляд в потолок, с некоторой торжественностью, подкрепленной скромным театральным жестом сказал: "... Сейчас я применю метод ... (пауза), который ... (аудитория замерла в ожидании сенсации) ... сто лет назад ... применил большой Лаплас!" В аудитории раздался чей-то смех. Что здесь произошло! Разъяренный профессор буквально взорвался гневом: "Что-о-о, смеяться над наукой?!", швырнул мел на пол и демонстративно покинул аудиторию. В перерыве в аудиторию зашел заместитель декана (если не ошибаюсь, Ю. В. Михацкий), пожурил нас и посоветовал извиниться. Но не было же ни у кого из нас злого умысла и близко! Как я значительно позже понял, это был просто нервный срыв переутомленного творческого человека.
У меня тогда возникла мысль, что, вероятно, для Н.А. личность Лапласа была чем-то знаковым. Однажды он сказал, что академик М. В. Остроградский (кстати, полтавчанин) был учеником Лапласа и, якобы, в своих воспоминаниях рассказал, что Лаплас был яростным профессором и он (Остроградский) был свидетелем того, как из кабинета, где Лаплас принимал экзамен, служащие выносили на носилках очередного экзаменованного. Сам экзамен обычно, якобы, начинался с того, что студент должен был написать по памяти все основные формулы его (Лапласа) "Небесной механики". И только после этого великий ученый начинал дальнейшую экзекуцию.
Вероятно, присущие Н.А. требовательность к студентам, скупость, а часто и предвзятость в оценках их знаний были, по его мнению, аналогичными качествам легендарного Лапласа. И, наверное, это можно простить, потому что и сам Н.А. уже тогда имел все основания считать себя величайшим математиком-механиком страны. Мы, студенты, этого конечно понять не могли, тем более, что его научные публикации были нам недоступны. Это теперь по информации, размещенной на сайте Института механики имени С. П. Тимошенка (в нем Н.А. работал последние 18 лет жизни), мы знаем, что изданный в 1977 году московским издательством "Наука" двухтомный учебник Н.А.Кильчевского был признан лучшим в мире учебником теоретической механики на русском языке.
Как педагог он добивался, чтобы абсолютно все студенты усвоили курс, то есть, по меньшей мере, вызубрили основные термины, определения, теоремы и законы. Бывали случаи, когда студент, будучи недовольным оценкой на экзамене, имел смелость попробовать его пересдать. Деканат такое разрешение давал. Студент записывался для этого на кафедре и должен был "по-новой" сдавать экзамен в кабинете профессора. Н.А. в этом случае брал зачетку, зачеркивал экзаменационную оценку и очень тщательно гонял по всему курсу. Чаще всего оценка оставалась такой же или даже становилась ниже, но перипетии поединка, я думаю, навсегда оставались в памяти студента, а отношение к нему профессора лучшим не становилось.
Многим Н.А. запомнился человеком весьма высокомерным и злопамятным. Вопросы, часто достаточно простые, он ставил студентам таким сердитым тоном, что многие, даже из очень успешных, терялись и не могли ответить, тогда как, например, в "наиболее тихого" профессора А.А.Смирнова даже слабые студенты отвечали на вопросы довольно сложные.
Скажу откровенно, только со временем я понял, какой величиной в науке был наш преподаватель. И что его требование соблюдать абсолютную тишину во время лекций, когда он был глубоко погружен в творческий процесс, было абсолютно справедливым. А мы были абсолютно несправедливыми, когда позволяли себе заглаза насмехаться над его требованиями, иногда даже ядовитыми замечаниями. Он всегда напряженно работал, имел тонкую, ранимую нервную систему, пытался добросовестно выполнять свои профессорские обязанности, часто работая с не очень математически одаренными студентами.
Н.А. практиковал проведение контрольных работ на последних 20 минутах лекции. На следующей лекции он объявлял результаты. Нередко это было "всем 2" с соответствующим комментарием. На самом деле старосты групп и "номенклатурные отличники" получали положительные оценки. Однажды, после стандартного "всем 2", я, сидевший тихо и смирно, к своему удивлению вдруг услышал: "студент Г ... " (Похоже, было названо мое имя). Я поднялся. Профессор осмотрел меня через свои "золотые" очки и, повернувшись к аудитории, с торжеством в голосе и взгляде сказал: "Как вы думаете, что я мог поставить студенту, который в слове "эллипсоид" допустил двух грамматических ошибок? Он написал "еляпсоид, е-ляп-со-ид!" Он горько улыбнулся и, резко понизив голос, сказал почти шепотом: "Я поставил ему 3". Аудитория сдержанно отреагировала дружным смешком. Я, было, хотел как-то оправдаться, мол, почерк ..., но вовремя остановил себя, и слава Богу! Но он меня, к сожалению, запомнил.
На Владимирской улице, в доме рядом с Оперным театром, был букинистический магазин. Иногда я покупал там интересующие меня книги. Как-то я приобрел там книгу Гаспара Кориолиса "Теория бильярда" и сразу стал ее просматривать. Вдруг к ней протянулась чья-то рука. Это была холеная, белая рука профессора Кильчевского. Он посмотрел название и неопределенно хмыкнул, нечто вроде "ну-ну". Не было сказано ни слова. Но память у Н.А. была превосходной. Вероятно, в ней я был обозначен как какой-нибудь "сорванец". На экзамене он что-то вспомнил и с заметным удовольствием, совершенно неожиданно для меня, поставил "3" ...
С Н.А. у меня были и некоторые общественные отношения. В нашей группе (ТЭ-6) с 25 студентов трое были старше нас примерно на 10 лет: двое мужчин - участников войны, и одна женщина с производства. Физико-математический цикл предметов был очень сложным, особенно для них. Существовала практика, согласно которой каждый комсомолец имел постоянную общественную нагрузку. Я должен был помогать в обучении возрастному Ивану Пахомовичу Павлову, вежливому, добропорядочному человеку, токарю высшего разряда, который имел дурную привычку употреблять нецензурные выражения - автоматически и абсолютно беззлобно. С этой привычкой он боролся своеобразно и долго. Произнося какую-то смысловую фразу, он вдруг мгновенно переходил на шепот, произносил почти беззвучно матерную вставку, и продолжал прерванную фразу голосом как ни в чем не бывало. Так что девушки группы, и, скорее всего, преподаватели ничего не замечали.
Примерно раз в неделю я приходил в общежитие, давал Ивану Пахомовичу переписывать конспекты и помогал выполнять внеклассные задания. Но когда приближалась сессия, он падал духом, становился печальным и говорил: "Леня, ну его все к е ... матери, брошу все, поеду в Карелию на лесозаготовки и ягоды собирать". Каждый раз я его уговаривал готовиться к экзаменам, сдавать их и пересдавать, терять на время стипендию (он это компенсировал ночной разгрузкой угля на железной дороге), и затем все начинать сначала.
После трех неудачных попыток Павлова мне приходилось обращаться к профессору Кильчевскому с просьбой еще раз принять у него экзамен и проявить снисходительность, поскольку человеку очень трудно. На это Н.А. отвечал, что если Павлов не тянет, пусть выберет себе другую профессию. Но каким-то образом Иван Пахомович свои дела улаживал и, в конце концов, смог благополучно закончить институт. Впоследствии он успешно работал, был начальником лаборатории на большом оборонном приборостроительном предприятии - типичным "мастером золотые руки ".
Но меня Н.А. тоже не забывал. На факультетских партийных собраниях, как мне передали, беспартийный тогда Н.А. в своем выступлении пожаловался, что на него давят некоторые работники деканата и студенты. Например, рассказал он, такой студент Голышев, который неоднократно приходил просить, чтобы он поставил положительную оценку его подшефном студенту Павлову. " Сколько, думаете, у меня на экзамене получил сам Голышев? - спросил Н.А. - Тройку! ", и это вызвало шум в зале.
В завершение скажу, что из нашей группы вышли достойные специалисты, в том числе два доктора физико-математических наук - Ирина Борисовна Ермолович и Георгий Евгеньевич Чайка, и два доктора технических наук - Владимир Иванович Осинский и автор этих строк ...